"Я хочу рассказать о Рубане Сереже. Сережа уже отслужил год. Знакомство наше с ним состоялось в Нахрине, куда мы шли колонной из Термеза. Встав там на отдых, мы за трехнедельный переход впервые ели горячее, не всем хватило. Подходит высокий, стройный парень и говорит: «Ешь со мной, мы, кажется, с тобой в одном взводе». За едой и познакомились. Кто откуда, сколько прослужил, откуда родом и т. д. Сережа играл на ги- таре, отлично пел, был самый веселым парень во взводе. На остановках вы лезем из машины, он запоет песню; поем, слышим и в другом конце колонны запели. Так и служили. Родом откуда он был, точно не помню, откуда-то с Дона, а призывался и жил во Фрунзе.
В Нахрине мы стояли чуть больше месяца и двинулись колонной дальше: Кундуз, Файзабад, Байрам, Газни. Намангалам, Шигап, вышли на Кабул. Под Кабулом стояли почти два месяца — февраль и март.
Сережа был механиком-водителем БМП, я — наводчиком на этой же машине. В командирском отделении лейтенант Сурков, наш тогдашний командир взвода. Его комиссовали по болезни. Малярия. Во взводе его все любили и уважали. Человек он был спокойный, уравновешенный, решительный. Наш взвод был как спецназ (подразделение специального назначения), часто выезжали в разведку. Каждую ночь проверяли посты батальона, охраняли палатку штаба. Спали по четыре часа в сутки, обучались борьбе самбо (сам комбат Тараканов занимался со взводом).
Спали мы с Сережей в одном «десанте», сложим ящики из-под патронов, шинель постелим, вот и готова наша постель. Друг друга мы по имени никогда не называли, всегда говори.ч и либо «братан», либо «братишка». Подошло время идти на юг, в провинцию Кунар, через Джелалабад. В переходах мы научились многому: вождению след в след, замечать плохо замаскированные мины, места явных засад душманов, которые мы преждевременно обстреливали. В общем, были уже обстрелянными воинами. Первого апреля мы были на подходе к Джелалабаду. Днем отдыхали, разогревали банки с тушенкой и кашей на кострах, шутили. Ведь было первое апреля, Сережа говорит мне: «Тебя лейтенант Амосов зовет к машине комбата». Я собираюсь, иду, а он кричит: «Куда ты, ведь сегодня первое апреля»
Вечером мы развернули колонну на марш. Впереди Джелалабад. Мы все были предупреждены о том, что нас ждут непредвиденные обстоятельства, так как там орудовали банды. Ехали почти всю ночь. Мы часто менялись с Сережей, давали отдохнуть друг другу. За командира ехал Ахмедов Габил Фамик-оглы, азербайджанец. Пехота спала в «десантах» БМП, сидя плечом к плечу. Перед самым рассветом при подходе к Джелалабаду батальон разделился на несколько групп. Наш отряд, три БМП, два танка и танк-трал, идущий впереди колонны, должны были проехать мост, за которым в пятнадцати километрах в апельсиновой роще надо было занять оборону. Я было задремал в операторском отделении, когда какая-то сила ударила в голову. Очнулся полулежа, боль в голове. Вылезаю из БМП — слева от машины перепуганная пехота. Сергей Болотников бинтует Ахмедову ногу. Тому вырвало кусок мяса выше колена. Его счастье, что он вылез из БМП и ехал на броне. Кричу: «Где Рубан?» Вижу — люк закрыт. Болотников показывает на машину. Я и не сообразил из операторского отделения заглянуть к механику. Бросился открывать люк. Поднимаю Сережу под руки, а сам себе думаю, что-то сильно уж он легкий стал, поднял выше и все увидел. Меня прошиб пот. Ног не было вообще. Лишь от левой ноги осталась торчать короткая берцовая кость. Положив Сережу Рубана на ребристые листы машины, стали делать с Болотниковым укол. Он держал его, а я в руку ввел промедол. В это время нас стали обстреливать из стоящего недалеко строения. Мой автомат лежал рядом с Сережей. Так вот, когда нас обстреляли, мы спрыгнули вниз с машины и в это время услышали очередь. Истекая кровью, Рубан схватил автомат и выпалил наугад в ту сторону с проклятиями и матом. Запрыгнув на машину, мы стащили его в укрытие. На нем не было лица — бледный, глаза запали, от боли скрипел зубами. Я плакал. Сережа стал кричать: «Пристрели меня, Коля, пристрели, братуха, мне не жить!» Он лежал рядом с машиной. В днище зияла огромная дыра. Вырвало два катка, внутри страшное месиво крови, костей, железа, земли...
Болотников дал сигнал красный дым - вертолетам, кружащим над нами, показывая тем самым, что есть раненые и убитые. При заходе вертолет был опять обстрелян. Я кинулся в операторскую, проверил, что еще работает: аккумуляторные батареи. Тогда я кричал все маты, какие есть на свете. Я проклинал эту землю за все причиненное нам. Я превратил это строение в прах. С Болотниковым мы поползли по ручью к другому дому, забросали его гранатами. Ворвались: у окна один дух с буром , убитый, с волчьим оскалом зубов; еще двое, один был жив... В следующие дома идти было опасно: все-таки двое. Пехота то ли и с испугу, не знаю, почему, не пошла за нами. Вернулись к БМП, сделал укол, уже второй, Ахмедову. Сел вертолет удачно, больше не обстреливали, погрузили Сережу Рубана и вертолет уже полуживым. Ведь даже жгут негде было наложить...
Вышел на связь с комбатом. Приказ: не покидать машины, зря не расходовать боеприпасов, ждать помощи.
Тогда, еще при живом Сереже, мы поклялись мстить тем же. И мы мстили. Я говорю Сереже Болотникову: «Сергей, мы ведь троих людей убили, тебе не плохо?» А он говорит: «Разве это люди, это враги, не мы их, так они бы нас». Так мы получили боевое крещение.
Окопались: все было как следует, пехота — вкруговую, танки один в левую, другой в правую сторону, между ними еще две БМП, гак как могли бить из гранатометов.
Уже поздно ночью пришел тягач. Зацепил нашу бедолагу, наш дом на колесах, нашу кормилицу, и потащил к Джелалабаду...
Утром собралось много солдат, заглядывали в люки машины, расспрашивали. Некоторых подташнивало при виде отсека механика. Останки ног Сережи начали разлагаться, была жара. Расспрашивают солдаты, как было, а у меня слезы, говорить не могу.
Я вот сейчас пишу, плачу. Тяжело писать, а ведь мне очень обидно за тех ребят, что полегли там. Ведь Серегу даже посмертно не наградили. Это же подвиг - без ног отстреливаться в сторону врага, теряя сознание, силы и последние минуты жизни.
Через несколько дней мы были вовлечены в операцию по освобождению Джелалабада. Вызвал меня комбат Тараканов. Говорит: «Повезешь своего друга на родину с прапорщиком» (не помню его фамилии). Прибыли в Кабул вертолетом, переночевали у десантников в палатке. Ночью привезли тяжелораненых и убитых (рядом была палатка медсанбата). Стоны, проклятия, ругань: спать было невозможно. И так всю ночь. Одни вертушки улетали, другие прилетали с нашими ребятами. Тогда это был единственный медсанбат. Остальных везли в Союз. Утром заводят в палатку, внутри морозильники, показывают гроб с табличкой «Рубан Сергей», а это не он. Пришлось для опознания чуть ли не все гробы проверить, пока нашли. Погрузили в самолет Сережу да еще нескольких ребят, а нас отправили обратно в Джелалабад. Я так хотел присутствовать на похоронах, но приказ есть приказ. Вот так это все и было."

Курган Николай Евгеньевич, рядовой запаса. В Афганистане – с 1979 по 1981 год.